Возвращаясь оттуда ~ Николай Боков. На Восток от Парижа ~ Зона ответа~
Русский блоGнот
Бестселлер и другое (проза). Париж, 1978
Леонид Чертков о «Бестселлере»
Смута новейшего времени,
или удивительные похождения Вани Чмотанова Париж, 1970
Николай Боков. Качели судьбы. Cамиздат, Москва 1974.

Многие материалы переложены в Чуланчик

впервые на авторском сайте Николай Боков. ПРОЗА МИЛЛЕНИУМ
Машинопись, найденная в строительном мусоре

Imago Spirito Выставка фотографий Николая Бокова
Журнал Ковчег №№1-6 Оглавление и публикации
Памяти Оксаны Леонтьевой
Урок эсперанто (эссе)
Поездка к Солженицыну (с приложением автографа его письма)
Книга о Софии Губайдулиной (Michael Kurtz. Sofia Gubaidulina. Eine Biografie. Urachhaus, Stuttgart, 2001)

Ликвидация книги Алена Прешака
Николай Боков. Памяти "Василия", или смерть псевдонима (Ковчег 4)
Аркадий Цест [Николай Боков]. Безмолвный хаос... и другие стихи "Грани" 82-1971
Аркадий Цест [Николай Боков] Реквием о Виолетте. "Грани" 1973
Аркадий Цест [Николай Боков] Стихи в парижской "Русской Мысли" (1971)
Василий [Николай Боков]. Чудеса химии (мистерия) "Русская Мысль" 1972
Василий [Николай Боков] Наташа и Пивоваров. Мистерия "Грани" 102
Михаил Соковнин. Обход профессора повесть
Геннадий Айги. Сон-и-поэзия
Дмитрий Пригов. Место Бога. Пьеса

Николай Боков. Город и вечер (Ковчег 1)

Николай Боков. Наследие русского символизма. (Ковчег 6) Выступление во Фрейбургском университете.

Бестселлер и другое. Проза

Издание журнала «Ковчег»
Париж, 1979
Обложка Михаила Рогинского

Оглавление
Забыть имя (1971). Впервые «Грани» №84, за подписью Д.Л[олов], под заглавием «Дверь».
Крест (1971). Впервые «Грани» №83.
Обед на побережье (1971). «Русская Мысль», 11.9.1975.
Путешествие без остановок (1972). «РМ», 16.6.1977.
Город Солнца (повесть, 1969). «Грани» №81, 1971, под псевдонимом Дмитрий Эвус.
Пустырь (1972). «Грани», №98.
Город и Вечер (1973). Самиздатский альманах «Качели судьбы» (Москва, 1974;
в сотрудничестве с Константином Боковым). «Ковчег» №1, 1978, Париж.
Бестселлер (Страды Омозолелова), повесть (1973). «Гнозис», №2, 1978, Нью-Йорк.
Пантера в прыжке
Письмо для Розенкранца «Грани» №…, 198…
Клюв Химеры
На Западе (послесловие автора).

Чтобы увеличить страницу, нажмите на нее курсором, а потом еще раз на иконку в правом нижнем углу.

Konstantin Bokov. Dessins de 1972 à Moscou. Альбом рисунков Константина Бокова. Москва 1972

Коллекция Наталии Боковой (Амстердам).

Вагрич Бахчанян. Реклама русской прессы ("Ковчег" 5 и 6)

чтобы увеличить картинку, нажмите на нее курсором

Вагрич Бахчанян. 100 однофамильцев Солженицына (фрагмент)

"Ковчег" №5

чтобы увеличить страничку, нажмите на нее курсором

Всеволод Некрасов: "Ковчег" №6 - 1981

Чтобы увеличить страничку, нажмите на нее курсором

Симон Бернштейн, герой фильма Андрея Тарковского «Солярис»

Фильм Тарковского «Солярис» останется в истории, несомненно, благодаря секунде, запечатлевшей Симона Бернштейна.

Он умер в Москве в 1973-м с диагнозом эндокардия. Когда я навещал его в больнице, он беспокоился о том, правильно ли его лечат. Тогда нашелся знакомый врач, молодой грузин из окружения Глезера Александра, вызывавший доверие. Он поехал с нами в больницу, осмотрел Симона, поговорил с коллегами и смог ознакомиться с его медицинским делом. Он уверил меня и других встревоженных знакомых, что лечение идет правильно. Вскоре Симон умер. Что делать! Умирают и от эндокардита (вирус, поселяющийся в сердце). Редко, но умирают.

Симон имел основания беспокоиться. Член партии, литературный критик, руководитель литературных объединений. После процесса Синявского и Даниэля Бернштейн подписал петицию в их защиту. Не только подписал, но и отказался отречься от своей подписи. Стал диссидентом. Пришлось капеэсес исключать его из своих плотных рядов. Со смехом Симон мне рассказывал, как это происходило.

Симон был карликом: он страдал наследственной болезнью, хондродистрофией. Его вызвали в райком. Десяток важных членов сидело за столом, покрытом красным кумачом. Они чувствовали себя несколько стесненно: идеологический враг не соответствовал мобилизованных силам. Впрочем, это член капеэсес и карлик был еще и евреем! Его исключили.

За этим последовало, разумеется, включение в черный список и запрещение вести литературные занятия с молодежью. За ним и следили время от времени! Однажды зимним вечером в районе метро «Семеновская» «грабители» сняли с него пальто! Чекисты прибегли к сильным средствам, ничего не скажешь. Он подрабатывал в кино как «характерный» персонаж. И оказался в фильме Тарковского.

Мы стали почти соседями, когда я поселился на Преображенке, – он жил в районе Семеновской, и мы ходили друг к другу в гости кратчайшим путем, по шпалам заброшенной узкоколейки. Жизнерадостность Симона была поразительна. Его великодушие тоже. И как ему было приятно открыть новый талант, прочесть удачную вещь! Через него я познакомился с «подпольными авторами» Левятовым и Беликовым. Симон особенно опекал прозаика и поэта Вячеслава Семикова, и в самом деле написавшего симпатичный рассказ под псевдонимом Семен Виза. Бернштейна смешило и то, что Семиков подвизался еще в качестве брачного афериста. Не помню, что это значило, – вероятно, он устраивал иногородним дамам московскую прописку.

Неожиданно вспомнил сейчас и Мишу (Файнермана), о котором Симон говорил с большими надеждами как о писателе (он однажды и читал роман или пьесу о временах Петра 1-го).

Однажды мы пошли с ним на выставку американской графики, устроенной в Сокольниках. Длина очереди отнимала всякую надежду достояться.

– Мы пойдем другим путем, – сказал Симон. И действительно, мы пошли к выходу и павильона, охранявшийся милицией.

– Я на задании, – сказал Бернштейн басом милицейскому офицеру. – А этот (показывая на меня) – со мной.

И мы прошли мимо милиционеров, даже не пошевелившихся. Оглянувшись, я увидел, что складки на лбу капитана с трудом складывались в какую-то мысль. А Симон тут же сформулировал «закон успеха»:

– Нужно поразить внезапностью и необычностью вида!

Я застал в живых и отца Симона, тоже карлика. Они жили в большой комнате коммунальной квартиры. Помню, приходила женщина убирать и, может быть, готовить. Стол, накрытый клеенкой, отсутствие высокой мебели. И абажур, создававший незабываемый уют 50-х годов моего детства.

Похороны Симона прошли скорее в кафкианской атмосфере. Как и всё в советском союзе, трудно было купить и гроб подходящего размера. Нашелся только детский гробик, белого цвета и украшенный кружевами. Человек тридцать собралось в зале крематория. Согласно недавно введенным «советским обрядам», слово взяла крупная женщина с красной лентой через плечо, представлявшая крематорий.

– Товарищи, – сказала она, – от нас ушел гражданин Советского Союза (заглядывая в бумажку) Бернштейн Симон Моисеевич. Объявляю церемонию прощания открытой.

Было много речей. Едва не началась полемика над гробом после выступления Вадима Рабиновича, который подчеркнул либерализм покойного в ущерб его радикальности.

Наконец, все было сказано. Монолитная представительница крематория встала у пульта и нажала на кнопку. Дверцы колодца открылись, и гробик стал опускаться туда. Друзья Симона, люди искусства и литературы, словно дети, сгрудились у отверстия и старались туда заглянуть, словно надеясь что-нибудь увидеть. Створки закрылись. Притихшие люди еще стояли, не зная, что теперь полагается делать. Сидевший в углу человек в штатском немедленно встал и, нахлобучивая шапку, прошел через толпу ни на кого не глядя, безразличный, и вышел. Государственная безопасность тоже проводила Симона Бернштейна в последний путь.